Печень быстро разлагалась, превращаясь в кашеобразную субстанцию. Она больше не могла выносить все это. Она просто ненавидела свою жизнь, и сейчас, когда последняя капля ее терпения вместе с желчью ушла в мочеточник этого ненавистного организма, она уже больше не хотела жить. Ее вдруг перестали интересовать прописанные в геноме рефлексы и инстинкты, заставлявшие ее непрерывно работать все эти долгие годы в адском режиме, выполняя пятилетки в три года в угоду этому дебилу, который волей судьбы оказался ее хозяином… Она несказанно, бесконечно, нереально, окончательно и бесповоротно устала, как заводской рабочий из цеха массового производства, десятилетиями выполняющий одну и ту же операцию. Только, в отличие от него, «имеющего право на труд и отдых», она пахала без перекуров и отпусков, в три смены…
Сердце, Желудок и Почки в полном ахуе, но с абсолютным пониманием, смотрели на умирающую Печень — было странно, что еще она умудрялась держаться молодцом, особенно последние пару лет. Но все же, уже изрядно потрепанная и угасавшая с каждым днем, утром на вопрос коллег: «Ну, как ты там?» она с улыбкой отвечала: «Да нормально все, ребята, не волнуйтесь!» Однако они, в отличие от их владельца, волновались. Полуживые органы этого истерзанного своим хозяином организма давно ввели в привычку после каждого пробуждения делать перекличку, с ужасом понимая, что если однажды кто-то из них не ответит, то остальные могут быстро пойти вслед за ним…
Желудок тяжело вздохнул, принимая очередную порцию алкоголя, а затем, отчаянно сокращаясь, из последних сил брезгливо переправил его в двенадцатиперстную кишку, изъеденную язвами. Он тоже устал, но еще держался. Хотя уже с трудом переваривал пищу, которой его туго набил хозяин еще со вчера — часть ее комком болталась в нем, как говно в полынье. А этот гад снова и снова подбрасывал ему работу, вяло закусывая…
В тонком кишечнике алкоголь окончательно всосался, и Печень покорно замерла, лишь безучастно вздрагивая от ударов обогащенной им крови, как обреченная на верную смерть средневековая ведьма под плетью палача-инквизитора. Она уже не могла и не хотела ничего фильтровать, обеззараживать, связывать ферментами, создавать противоядия… И, наконец, Печень, взглянув на коллег печальными, полными слез глазами, прощально улыбнулась и превратилась в бесформенную, моментально позеленевшую *нецензурная брань*. Теперь она беспрепятственно пропускала яд в чистом виде дальше в Почки, которые тут же поняли, что тоже обречены и погибнут в аццких мучениях вторыми. «Сукабля! — возмутилась Правая Почка. — Какого *нецензурная брань* здесь творится? Как можно быть таким мудаком?! Молодой же еще, мог бы жить и жить, да и мы вместе с ним…» «Та да… — горько кивнула Левая Почка. — Никакого уважения к себе у *нецензурная брань*! Наверное, думает, блять, что он Данкан МакЛауд… Знаешь что? Ты как хочешь, а я в рот ебу этот цирк — все равно ж подыхать». Правая Почка согласно кивнула Левой, и они, взявшись за руки, с разбегу убили себя о позвоночный столб.
Желудок не вынес этого зрелища, и от отчаяния и горя порвался в лохмотья, как ветхий бурдюк для вина, выплеснув все свое содержимое в брюшину…
Сердце, удивленно остановившись и вмиг смекнув, что смысла гонять кровь по сосудам этого конченного организма уже нет, не видя другого выхода, сделало петлю из аорты и легочной артерии и повесилось на трахее…
…«С новым годом!!! Пора вставать и снова квасить!» — кричали проснувшиеся друзья, весело тормоша бренное Тело, уснувшего в разгар праздника *нецензурная брань* в салате. На его губах застыла счастливая улыбка, которая однозначно говорила о том, что жизнь телом прожита не зря…
Иван Костров
Форум
